немного приятныйх воспоминаний. литературщина.

[pupikiniskazki]

Не, ну а чо?

Танька умней Мани, потому что старше на два года. Маня ею восхищается и верит ей во всем.
Весна беснуется вокруг, людей с ума сводит, осыпается яблоневым цветом, брызжет солнцем, а Таньку так вовсе щедро расцеловала как-то поутру в щеки да лоб – все лицо в конопушках.
Пришла она к Мане.
– Гляди, какая я! Вон сколько веснушек – от весны. А у тебя лицо белое и гладкое, как коленка! Не, ну а чо? Вот я – красота, любо-дорого посмотреть! – Подтащила Маню к зеркалу. – А ты?
Маня смотрит на отражение, и правда: личико худое, белое, скучное против Танькиной румяной, круглой, как блин, мордашки. Эх, как жить дальше? Смотрит долго и уже страдать начинает – как жить-то, правда? А Таня из кармана достала ляпис, которым бородавки прижигают.
– Щас мы тебя красавицей делать будем!
Усадила Маню на сундук и принялась тыкать ляписным карандашиком. От души наставила веснушек, да жирных, да по всему лицу. Теперь уже Танька смотрелась рядом с Маней белой коленкой – перестаралась.
– Ладно, – вздыхает, – довольно, сейчас лишние смоем.
А они не смываются! Что делать? Ни мылом, ни сметаной. Мукой разве что припудрить? А отец придет, что скажет?
Два дня Маня пряталась. Днем с самого утра – в сарае или в лопухах, а вечером на печке – с головой под одеялом.
В субботу в жаркой бане только отмылись веснушки. Щелоком. Идет она из бани, кожа аж скрипит– так мочалкой натерлась, ветерок обдувает – хорошо! А тут Танька опять:
– Пойдем мне челку красить! Не, ну а чо, все ж красятся!
Девчонки, что постарше, – те поголовно подкрашивали волосы кто хной, кто чернилами, а Тане тоже охота. Интересно же!
Сели в сарае, чернила развели и челку белобрысую Тане намазали. Щедро так, от души – и уши, и лоб теперь фиолетовые.
Уши Танька отмыла, а про челку мамке сказала, что в печке опалила. «Хм, – только и сказала озадаченная тетя Кланя. – Хм…»
Неделя прошла, снова Таня тащит Маню к зеркалу:
– Давай тебя такой же красивой сделаем! Не, ну а чо? Чтобы я не одна такая раскрасавица была, мы ж подруги, а с такой простушкой мне ходить обидно.
Подумала Маня, представила, как опять в лопухах прятаться придется, и наотрез отказалась:
– Нет уж, ходи одна такая… красивая.
Сказала и испугалась, обидится ведь. А Танька и ухом не повела:
– Ну ладно, я ради тебя вон чо сделаю!
Схватила ножницы и – вжик! – отчекрыжила свою челку под корень, только ежик фиолетовый и остался.
– Вот, – говорит, – как ты меня уважать должна за преданность!
А тут с кухни хлебом запахло: среда, у Мани хлеб пекут.
У Таньки тоже пекут: белые, высокие, пышные буханки. В разрезе – сплошное кружево. А невкусные.
У тети Ори, Маниной мамы, хлебы низкие и темные выходят, а во рту тают и вку-у-усные!
Вздыхает Таня, корчит рожицу, деловито заявляет:
– Эх, придется мне у вас кормиться, мамка моя не умеет так хлеб пекчи. – Хлопает Маню по плечу. – У меня аппетит хоро-о-оший.
– Это у кого там аппетит хороший? – с порога спрашивает Танькина мать. – А ну иди сюда быстро! Придется ей, ишь! – Таньку цепко за ухо взяла, а та сопит только.
– Ты, няня, не привечай мою плутовку, – говорит она тете Оре, – чай у самой ребятишек полный дом. Нет, ну ты посмотри, а! Придется ей…
Чуть не плача от смеха увела за собой дочь. А Маня скорей на кухню. Мишки нет, ей румяная горбушка достанется! Только ко рту горячий хлебушек подносит – снова Таня.
Стоит у порога со своим куском:
– Давай меняться!
Нашла дураков! А Манина мамка только смеется и сама уже ей подает поджаристую, еще теплую краюшку: «Ешь, доча, на здоровье!»

Весна схлынула, лето дышит жаром, дни бегут. Ребятня весь день на улице, вечером аппетит у всех еще тот! А Танька совсем обнаглела. Куски хлеба менять уже не тащит. Манина мама напечет хлебы, оставит их на столе под полотенцем отмякнуть, а плутовка тут как тут, ловко сдерет с крайней буханки верхнюю корку, натрет чесноком с солью и убегает гулять. Приходят все – ба! Опять Таня хлеб ободрала. А Мане и остальным ребятишкам обидно: вся вкуснотища Таньке досталась. И главное, бегает по улице с коркой и никому не дает!
Даже Мишка не у дел… Уж кто-кто… Вон, когда отец в пельмени счастливые пятаки заворачивает для каждого, они все ему попадают. Метит он их, что ли, глазом?
– Не, ну а чо? – нахально заявляет Танька. – Кто успел, тот и съел.

По субботам в доме мыли полы. Работа не на пять минут: шутка ли – некрашеные доски мыть. Зимой-то полы чистые, снег вокруг. Только пыль стереть. А летом с босыми ногами да с огорода вся грязь в дом. Каждую субботу, а то и чаще, трешь, трешь со всех сил. А не помоешь – так позор на всю деревню будет: у Горбуновых грязно!
Маня включает радио, притаскивает ведро с водой, тряпку – и речным песком полы скребет, а где ножом-косарем скоблит. Сама то пыхтит, то подпевает, а Танька с куском хлеба на сундуке сидит, командует: «Вон у шкапа пропустила! В углах хорошенько мой! А ну давай, чтобы вода впереди тряпки бежала!»
Маня не отвечает, а Танька с набитым ртом бубнит:
– Ты меня, Маня уважать должна. Вон я как тебе помогаю! Хоть спасибо скажи!
– Спасибо, – кряхтит девочка. Дать бы Таньке тумака – отблагодарить особо, а не до этого. Еще двор вымести надо, белье стираное развесить. Родители придут, похвалят. А вечером, к чаю, может, даже конфеты дадут.
Посылки с шоколадными конфетами Горбуновым приходили из Москвы. От старшего брата, военного летчика. По большим праздникам. В сельском магазине таких сроду не было. Леденцы, подушечки да карамельки.
Танька, вон, принесет леденцов:
– Я тебе сейчас дам две молсушки, а ты мне потом, когда посылку получите, – четыре шоколадных!
– Чиво-о? – Маня ушам не верит. – Четыре за две?
– Да, конечно. Эти-то лучше шоколадных!
– Чем же лучше?
– Не, ну а чо? Сосать их можно долго, сразу не тают, для зубов даже полезно. А шоколадные… Раз и нету, одни дырки в зубах. Так что, четыре. Я бы пять взяла, да ты ж мне подруга…
Маня хмыкает, почти поверила, что карамельки лучше. А посылка приходит, и все Танькины хитрости забываются.
Сидят у Горбуновых все за столом, чай пьют. Мишка по две конфеты в рот засовывает, жадюга. А Танька за порогом маячит, косяк разглядывает, коленку почесывает. Тетя Оря зовет:
– Чего стоишь, айда с нами чай пить!
– Да не-е, – протягивает тихо Танька, взгляд на чумазые руки переводит, пальцы считает. – Я дома пила. У нас дома шоколадок завались – уже не лезут.
– А ты наших конфет попробуй, хорошие ли, – смеется та.
Задумается на секунду Таня, для виду, да мигом уже – на лавке, конфету разворачивает: «Мишка на Севере»! Не барбариска какая-то там!» Одну, вторую, третью… фантики осторожно складывает – красивые. Ест и примечает, кто сколько возьмет.
– Вы шибко-то не ешьте, вредно. Зубы и все такое… Ладно я – у меня зубы лошадиные, ничего им не будет…
А тетя Кланя тут как тут, за ухо дочку цоп. Танька извивается, пищит, а та извиняется:
– Нянь Орь, не привечай ты эту нахалку!
– Да жалко что ль! Свои же, – отвечает хозяйка, а Таньку уже мать прочь из избы тащит, слышно только с улицы: «Не, ну а чо?»…